Посвящается Дарье, моей внучке
Из-под спутанной челки она внимательно смотрела на меня огромными карими глазами. Взгляд ее был насторожен и печален. Казалось, в нем таился немой упрек: кому? чему? И как только я сделал шаг в ее сторону, недоверие сменилось страхом. Не дожидаясь следующего моего шага, она опустила голову, как-то нелепо вытянула шею, повернулась на спутанных ногах и, взмахнув свалявшейся гривой, тяжело поскакала к табуну. Ее передние ноги были до кости разодраны ссохшимися лыковыми путами. Смотреть на это не было сил. Не оглядываясь, я направился к конюшне.
Иголка была темно-гнедая, с малюсенькой звездочкой во лбу. Но звездочку эту я заметил позже, когда овечьими ножницами состриг под корень свалявшуюся в репьях гриву и челку.
Наутро, еще до выгона табуна на пастбище, я уже был на конюшне. Вместе с совхозным конюхом Алексеем мы загнали кобылу в отдельный денник. Здесь, преодолевая ее паническое сопротивление, я надел на нее недоуздок и первым делом срезал путы. Затем, прихватив полмешка овса, я отвел ее к дому на окраине деревни, в котором мы остановились. (Мы – это пятеро солдат, отправленных из полка в подшефный совхоз на уборку сена.) Привязав к недоуздку длинную веревку, я пустил лошадь пастись на сочную луговину за домом на берегу реки. На вид кобылке было года четыре. Ее имя было немного странным – Иголка. Необычным было и происхождение: от трофейного тракененского жеребца и монгольской кобылы – дитя войны. Ее серая в яблоках сестра Булавка ходила в том же табуне уже жеребой. А Иголка была темно-гнедая, с малюсенькой звездочкой во лбу. Но звездочку эту я заметил позже, когда овечьими ножницами состриг под корень свалявшуюся в репьях гриву и челку. С Алексеем, который увидел во мне добровольного помощника, у нас сразу установились самые добрые отношения. Вскоре он рассказал мне историю Иголки. Года полтора назад ее заприметили в табуне и решили заездить для бригадира.
Кобыла не была крупной, но отличалась правильным сложением и хорошими, свободными движениями. Она поддалась людям без особых хлопот. Ее хозяин оказался, однако, человеком грубым и жестоким. Часто он безо всякого повода вымещал на ней свою злость. Увидев, что молодая лошадь побаивается тракторов и машин, он велел на целый день привязать ее цепью к работавшему комбайну. От такой «науки» Иголка совсем потеряла голову. После очередной порки она взбунтовалась, сбросила с себя ненавистного седока, который при падении сломал руку. Позже он утверждал, что лошадь якобы лягнула его, лежащего на земле. Это, конечно же, ложь. Но если даже такое и было, то до чего же нужно довести бедную лошадь, чтобы она отважилась на такое! (Как выяснилось через несколько лет, этот человек был рецидивистом, скрывавшимся от правосудия; его арестовали в 1963 году). Сбросив всадника, Иголка с седлом убежала в табун и несколько дней никому не давалась в руки. Через неделю ее наконец отловили, зацепив веревкой за седло. После чего били оглоблей до тех пор, пока у нее не пошла носом кровь. Затем ее стреножили лыковыми путами и бросили в табуне. На этом ее знакомство с человеком закончилось. И вот теперь, после всего этого, мы с ней встретились.
Уже через несколько дней благодаря обильному свежему корму и целебному действию росы в сочетании с ихтиолкой, которой я, не жалея, смазывал раны на ногах кобылы, она немного повеселела, раны стали затягиваться. На их месте образовались отеки. А еще через неделю появилась прозрачная молодая кожица, отеки стали спускаться вниз и постепенно рассасываться. Тело кобылы округлилось, шерсть заблестела. Я искупал Иголку в неглубокой чистой речушке, огибавшей деревню, расчесал и подкоротил хвост. Теперь передо мной стояла складная, похожая на араба, гнедая лошадка. Правда, ее передние ноги с аккуратными, словно выточенными из темного камня копытцами все еще портили отеки. Но она стала более спокойной, хотя до восстановления доверия к человеку было еще далеко. Каждую свободную минуту я проводил около Иголки. Водил поить на речку, кормил овсом, лечил и ласкал, подкармливая при этом ломтями круто посоленного черного хлеба. И ни разу не позволил себе ни одного резкого движения или громкого, а тем более грубого слова. Теперь, когда я вечером после работы шел к ней с угощением, она уже не отбегала от меня на всю длину веревки, а спокойно ждала, стоя на месте и повернув ко мне голову. Настал день, когда она сама подошла ко мне. Моя дружба с Иголкой вызывала явное неодобрение у местных жителей. Когда я приводил ее на водопой или купание, полоскавшие белье женщины наперебой предупреждали меня, что «эта дурная кобыла чуть было не забила до смерти бригадира» и что «молоденькому солдатику никак нельзя доверять такой дьяволице». Я отшучивался и пропускал их предупреждения мимо ушей.
Иголка на глазах набиралась сил. Раны на ногах полностью зарубцевались, отеки сошли, и новая кожица стала покрываться шерстью. Ее отзывчивость и растущее доверие наполняли меня радостью. Было такое ощущение, что мне удалось вылечить от болезни кого-то близкого. С помощью Алексея я отыскал на чердаке конюшни потрепанное седло и ссохшуюся уздечку. Старательно вычистил их, отремонтировал как умел и обильно смазал.
Пришел день, когда я решился попробовать Иголку под седлом. Было воскресенье. С утра я привел ее к дому, привязал у изгороди и как следует вычистил. Щедро угостил хлебом с солью и в этот момент мягко положил седло на ее спину. Кобыла спокойно стояла, не проявляя признаков беспокойства. Осторожно надел уздечку, подтянул подпруги. Руки мои дрожали, я ужасно волновался. Мягкими губами Иголка по-прежнему изучала мои карманы в поисках хлеба. Я отвязал ее, и она спокойно пошла за мной по узкому проходу вдоль сада на улицу. На небольшой, окруженной домами площади мы остановились. Надо садиться в седло. Мне не верилось, что все получается так просто. Немного помедлив, я подобрал поводья, вставил ногу в стремя и быстро и мягко опустился в седло. Иголка продолжала стоять как ни в чем не бывало. Успокоившись, я взял покороче повод и слегка тронул ее ногами. И она легко понесла меня на себе сильным пружинистым шагом. Я ликовал.
Мои товарищи, игравшие на площади в волейбол, остановили игру и с интересом смотрели на нас. Брошенный ими белый мяч медленно катился по траве под ноги лошади, и Иголка смотрела на него как зачарованная. Как только мяч коснулся ее копыт, она с шумом выдохнула воздух и вдруг всем телом, по-кошачьи, припала к земле, вытянув передние ноги. Я ощутил, что обеими ногами стою на земле, а лошадь лежит подо мной. Инстинктивно я перенес ногу через ее спину и стал обок. В тот же миг Иголка прянула вверх, вырвав повод из моих рук, и, раздувая ноздри, диким галопом понеслась через площадь… Громкий хохот моих сослуживцев вывел меня из оцепенения. Сгорая от стыда и досады, утопая в дорожной пыли, я бросился вслед за скрывшейся из виду лошадью.
Отбежав метров двести, Иголка остановилась и обернулась в мою сторону. Я перешел на шаг и стал медленно подходить к ней. Но как только оказался рядом и протянул руку к поводьям, она снова тронулась рысью. Так, останавливаясь и отбегая, она пришла к табуну, спасавшемуся от жары в перелеске рядом с небольшим загоном. Вдвоем с табунщиком мы отделили несколько лошадей и вместе с Иголкой закрыли их в загоне. Здесь Иголка спокойно подпустила меня к себе. Недолго думая я сел в седло и решительно направил ее по дороге в сторону деревни. Спустя несколько минут мы снова появились на площади, теперь уже под одобрительные возгласы ребят. От волнения и неуверенности не осталось и следа, но я очень внимательно следил за мячом. Мы проехали через всю деревню, сделали небольшой круг по окрестным полям и вернулись на свое место за домом. Здесь я расседлал Иголку, обласкал, щедро угостил хлебом и отправил пастись на луг.
Каждый день под вечер, после работы, мы с Иголкой отправлялись в поля и луга. Мы обследовали самые отдаленные уголки, преодолевали вброд речки и ручьи, поднимались на холмы...
Самый главный первый шаг был сделан. Несмотря на пережитое в прошлом насилие и издевательства, лошадь снова поверила человеку. Увы, великодушие этого благородного животного свойственно далеко не всем представителям рода человеческого. Я понял это значительно позже. А пока… а пока я был молод и весел и ждал скорого окончания армейской службы и возвращения домой. Девушка, в которую я был влюблен, застенчивая красавица по имени Нэлка, заканчивала учебу в том самом городке, где стоял наш полк. Я был полон туманных романтических планов. И конечно же, наслаждался дружбой с Иголкой.
С этого дня начались наши рейды по окрестным местам. Каждый день под вечер, после работы, мы с Иголкой отправлялись в поля и луга. Мы обследовали самые отдаленные уголки, преодолевали вброд речки и ручьи, поднимались на холмы, откуда открывались взору великолепные панорамы этой веками возделывавшейся, облагороженной человеческим трудом, но все же чужой – прусской земли, пропитанной русской кровью.
Нам с Иголкой особенно нравилось одно место, где глубокую долину пересекала высоченная, почти километровой длины, насыпь с лентой асфальтированного шоссе. Параллельно шоссе тянулась другая такая же насыпь без покрытия, видимо запасная, густо заросшая низкой травой. Это была идеальная прямая для скачки. Здесь, в начале этой насыпи, мы иногда подкарауливали идущий по шоссе очередной междугородный «Икарус». И как только он равнялся с нами, мы принимали старт, и начиналась бешеная скачка наперегонки с автобусом. Изумленные пассажиры прилипали к окнам, что-то кричали, указывая на нас друг другу, а мы летели наравне с автобусом, как бы не замечая их, чтобы в конце насыпи на полном скаку съехать вниз в долину, оставив возбужденных зрителей в недоумении: откуда взялся и куда девался этот бешеный всадник?! Одним словом, чистой воды мальчишество. Но здорово!
По просьбе сослуживцев я обследовал верхом все магазинчики в ближайших и дальних местечках в поисках сигарет, белого хлеба, одеколона, бритвенных лезвий и других «роскошеств», которые мог себе позволить рядовой срочной службы. Иногда ночь заставала нас с Иголкой вдали от дома, и мы ночевали на сеновалах и в случайных домах. В те послевоенные годы солдату с его конем двери везде были открыты.
Однажды поздним августовским вечером я потерял дорогу, и в полной темноте мы долго ехали вдоль высокой каменной стены, пока не оказались наконец перед огромными коваными воротами. Ехать дальше в неизвестность не имело смысла. Я долго стучался, пока не услышал за воротами приглушенные голоса. После бесконечных переговоров приоткрылась щель, нас долго изучали чьи-то глаза, и наконец впустили. Мы оказались в небольшом дворике, заваленном свежим сеном, в окружении четырех смущенных девушек. Снова начались расспросы и объяснения, почему и как мы оказались здесь. Кончилось тем, что хозяйки сменили подозрения на милость и щедро угостили меня свежим хлебом со сметаной, а Иголку – охапкой душистого сена. Оказалось, что мы попали на маслозавод, удаленный и упрятанный от посторонних глаз в этом похожем на замок бывшем юнкерском доме. Поскольку присутствие посторонних лиц здесь категорически запрещалось, с первыми лучами солнца мы с сожалением расстались с милой компанией.
В другой раз я решил проведать магазинчик на дальней железнодорожной станции. Километра за два до нее нас буквально накрыл сплошной стеной ливень с градом. Мы оба моментально промокли до костей. Чтобы согреть лошадь, я пустил ее галопом, но сам на ветру застыл еще больше. Увы, на двери магазина красовался огромный замок, а в зарешеченном окне к хомуту под женским лифчиком была прикреплена записка классического содержания: «Уехала на базу». Приходилось возвращаться домой несолоно хлебавши. Однако утихший было ливень возобновился с новой силой, и я повернул во двор ближайшего дома рядом с путями. Ворота кирпичного сарая были отворены настежь, я завел мокрую кобылу внутрь, привязал у яслей, отпустил подпруги и положил ей щедрую охапку свежескошенной травы из лежавшей у ворот кучи. Через заднее крыльцо я вошел в дом и оказался на просторной кухне. Окликнул хозяев, но никто не отозвался. В большом чугуне на плите что-то аппетитно шипело и булькало. Через минуту мимо окна со стороны путей прогрохотал товарняк, и в комнату вошел, сворачивая флажки, могучий старик с бородой лопатой. Стрелочник уставился на меня в недоумении. Похоже, вид мой не внушал доверия. Я скромно поздоровался, объяснил свое появление и попросил извинения за то, что без спросу поставил лошадь в конюшню и подбросил ей корма. Хозяин, как мне показалось, сошедший со школьного портрета Льва Толстого, добродушно заметил, что для доброго коня корма не жалко. Он предложил мне снять мокрую гимнастерку и пристроил ее над плитой.
– Вот-вот придут дочки, и будем обедать, – сказал он. На мои слабые возражения он не обратил внимания.
Через несколько минут, разматывая на ходу мокрые косынки, со смехом и восклицаниями в кухню вбежали три девушки, высокие и статные, весьма богатырского сложения. С удивлением и бесцеремонно они смотрели на меня голубыми глазищами, как смотрят на случайно залетевшего в комнату мокрого воробья. Увидев мое смущение, они весело расхохотались. Отец сказал им пару слов, и меня усадили за стол, поставив передо мной полную до краев миску дымящейся лапши. За едой смущение испарилось, и мы уже весело шутили, а отец полушутя-полусерьезно предложил мне выбрать среди его дочерей невесту. Девушки приумолкли и с улыбкой посматривали на меня. Но поскольку каждая из них была на голову выше меня, я не отважился принять столь лестное предложение. Через полчаса, накормленный и согретый этой дружной семьей, я сел на отдохнувшую Иголку и направился домой притихшими после ливня полями. До сих пор перед моими глазами стоят эти добродушно улыбающиеся русские красавицы и их величественный отец. Надеюсь, Господь послал им достойных, под стать, женихов.
За время наших маленьких путешествий и связанных с ними приключений Иголка настолько освоилась, что никуда от меня не убегала и даже ходила за мной с брошенными поводьями, совсем как собака. Это, конечно, тешило мое самолюбие. Хозяйка дома, у которой мы были на постое, сказала как-то в шутку, что я не замечаю никого, кроме своей лошади, и, наверное, готов уложить ее спать вместе с собой. В ответ я без лишних слов направился в дом по каменным ступеням крыльца. Иголка послушно последовала за мной. Лишь оголтелое кудахтанье кур, оказавшихся в сенях, да крики хозяйки остановили нас на полпути.
По вечерам, когда ребята с местными девчонками пели и плясали под гармошку, я иногда отправлялся на Иголке без седла на центральную усадьбу, километра за три, где в небольшой комнатке дежурного собирались любители послушать джазовую музыку по «Голосу Америки». Нашу отчаянную скачку на обратном пути в полной темноте иногда прерывал выскочивший из-под копыт заяц. Иголка мгновенно останавливалась, храпя и зарываясь копытами в землю, а я кубарем летел через ее голову в темноту. К счастью, ни разу серьезно не расшибся. Пока выбирался из канав и кустов, Иголка спокойно меня ждала. От шоссе деревню отделяла чистая неглубокая речушка с подвесным мостиком. Мы с Иголкой всегда переезжали ее вброд. Для этого мы входили в нее в самом широком месте, шли с десяток метров против течения, а затем резко поворачивали и выезжали на другой берег. В чистой воде на песчаном дне можно было видеть рыбок, снующих между ногами лошади. Это зрелище меня всегда забавляло. Однажды, разглядывая дно под ногами, краем глаза я заметил, что на берегу кто-то есть. Подняв голову, встретился взглядом с замполитом нашей дивизии полковником Шептухой. С женой и двумя дочерьми они уютно расположились на прибрежной траве. Поодаль стояла зеленая штабная «Победа». Похоже, они только что читали вслух какую-то книгу. Встреча с большим начальством, как правило, не сулит солдату добра. Но мне ничего иного не оставалось, как бодро выехать на берег прямо к ним в ноги. Я, в общем-то, был одет по форме, но без пилотки, а ворот гимнастерки был, как всегда, расстегнут. Женщина и девочки-подростки смотрели на нас во все глаза. Видимо, они тоже заметили нас в последний момент.
Полковника Шептуху в нашей дивизии все знали и уважали. Боевой офицер, прошедший войну, он относился к нашему брату солдату по-отечески. Вот и теперь он не встал в позу начальника, а приветливо, несколько удивленно спросил, откуда я такой взялся. Я объяснил, что нас командировали из полка в совхоз на заготовку сена.
– А откуда конь? И где ездить научился?
– Конь здешний, а езжу с детства, я родом из Казахстана. (Тут я немного слукавил: я и вправду родился на Алтае, но вместе с родителями покинул родные края в нежном возрасте и, кроме кумыса, ничего общего с лошадьми не имел.)
Ответ полковнику понравился, и он не стал нас задерживать, не желая, видимо, испортить восторженное впечатление, которое произвело на девочек неожиданное появление из реки всадника на стройной лошадке. Я не замедлил удалиться в соответствии с солдатской заповедью «подальше от начальства – поближе к кухне». Однако этот небольшой пример человеческого отношения старшего офицера, фронтовика, к рядовому солдатику (правда, в то время я был уже ефрейтором) тепло вспоминается до сих пор. В тот день, разъезжая по полям вблизи Черняховска – бывшего Инстербурга, где родился и, говорят, похоронен герой войны 1812 года русский полководец Барклай де Толли, я наткнулся на прекрасную виллу из светлого камня, легкую и изящную, с огромными венецианскими окнами, уютно спрятавшуюся в складке местности и вполне сохранившуюся. До сих пор мне интересно: может быть, она так и стоит там, никем не обнаруженная?
Время летело быстро. Подошел сентябрь. Уборка сена была закончена. После привольной жизни надо было возвращаться в полк, в казарму. Со щемящим чувством думал я о неизбежном расставании с Иголкой. Перед отъездом решил ее подковать. Кузня находилась в соседней бригаде, в нескольких километрах от нас. Холодным туманным утром я отправился на Иголке к ковалю. Поскольку кобыла ковалась впервые, мы поместили ее в специальный тесный станок и слегка подвесили на подпругах. Коваль начал расчищать копыта, а я вышел покурить. Но не прошло и минуты, как он окликнул меня:
– Иди сюда, солдат, без тебя кобыла бьется, не могу работать!
Я подошел к Иголке, погладил по шее, встал рядом с ней, и она спокойно дала себя подковать на передок. Задние ноги ковать не стали.
– Ей и передние-то ноги ковать не нужно было, – сказал коваль, – копыто как камень!
Наступил день, когда за нами пришел из полка грузовик. Ребята прощались с деревенскими подружками, которые совсем по-бабьи всхлипывали и отворачивались, пряча покрасневшие глаза. А я отвел Иголку на конюшню, из рук в руки передал повод Алексею с наказом беречь кобылу и обращаться с ней ласково, тогда она будет служить людям верой и правдой. В глазах Иголки снова появилась печаль. Казалось, она все поняла. Я и сам чуть не плакал. Так мы расстались.
(окончание следует)
Текст Фридрих Логинов
Журнал Конный Парк
Январь 2013
««« Все новости
Оставить комментарий
